— это дороги. Немного, совсем немного он был на войне, а уже сколько повидал. Не пришлось бы ему воевать — вряд ли когда-нибудь попал бы он в те места, которые теперь запомнятся ему на всю жизнь.
Могло ли прийти в голову, что почти месяц ему приведется жить в маленьком городке Дубовке на высоком берегу широченно разлившейся Волги.
В Дубовке стоял резерв офицерского состава. Сюда, вместо фронта, без лишних слов направили Ребрикова из отдела кадров округа. Там сказали:
— Недолго будете ждать, вызовем.
Но проходили дни и недели, а его никто не вызывал.
Немало командиров — молодых и с сединой в голове, бывалых воинов и совершенно ещё не знавших фронта юнцов — томилось в Дубовке. Иные из них, те, что уже побывали на передовой, были не в силах смириться с тоской резервной жизни. Такие начисто презирали придуманные начальством занятия и не посещали их. Угроз не боялись, заявляли: «Дальше фронта не пошлют». Другие, новички, помалкивали, считали правильным не задумываться над своей военной судьбой.
Деревянная неуютная Дубовка с единственной широкой Московской улицей, что начиналась от самой Волги, поднимаясь, шла через городок до бывшего Царицынского тракта, была до предела набита запасными частями.
Командиры жили по частным квартирам, кто где мог устроиться. В резерве в основном собирались к завтраку, обеду и ужину. Если назначений не было, снова расходились по домам. Кормили в Дубовке плохо. Всем уже давно осточертели рыбный суп и галушки на горчичном масле. Но это был тыл, и недовольство приходилось смирять.
По вечерам весь личный состав резерва собирался на главной улице городка. По сторонам её тянулись невесть в какую пору выстроенные белые торговые ряды и двухэтажные домишки с непременными лавками в нижнем этаже и уцелевшими железными ставнями. Над створчатыми входами в лавки были вывески: «Раймаг», «Столовая», «Сберкасса»…
Лето стояло жаркое, изнурительное. Зной спадал к вечеру. Как только скрывалось солнце, загорелые крепкие дубовские девчата парами по нескольку раз проходили мимо клуба, в котором через день показывали старые картины. Молодые лейтенанты группами стояли на мостовой, задевали девушек, шутили. Но большинство командиров, постояв и поговорив обо всяком, шло домой. Шёл домой и Ребриков.
В Дубовке он жил у старухи Анны Марковны. От сына — военного врача — она давно не имела известий. Невестка тоже находилась на фронте. Старухе было тоскливо одной, и она, хотя и не очень-то любила чужих, пускала квартировать командиров. Немногоречивая и не слишком приветливая, она, может, делала это в надежде на то, что где-то приютят и её сына.
Была у Анны Марковны одна неистребимая страсть. Целый день она слонялась по комнатам и что-то вытирала, подметала, чистила. В её доме требовалось ходить только по дорожкам, да и то сняв в сенях сапоги. Солнечный свет в комнаты проникал лишь сквозь щели в ставнях. Анна Марковна ненавидела мух и борьбе с ними посвящала немало времени. Когда же упрямые мухи, неизвестно как, всё-таки проникали в комнаты, они выдворялись оттуда давно испытанным способом: открывалась половинка ставни одного из окон, за которым сиял свет яркого солнечного дня, и мух гнали на свет. В этой операции, вооружившись полотенцами, должны были участвовать все, кто жил в доме Анны Марковны. Это была единственная плата за квартиру. Денег старуха не брала.
С утра Ребриков ходил к зданию клуба. Слушал сводку Информбюро.
Затишье на фронте кончилось. Немцы снова пошли в наступление. Они прорвали Южный фронт. Лавина врага расплывалась гигантским веером на Кавказ и в донские степи.
Выходило так, что офицеры из резерва должны были скоро вступить в действие. Но когда же, когда?! Чёрт возьми, до чего же надоело Ребрикову сидеть здесь! Никогда он не предполагал, что будет томиться в безделье после госпиталя.
И вот наконец их вызвали в штаб округа.
Команда решила плыть на пароходе, который отходил через час. Ребриков бросился домой. Он был готов целовать Анну Марковну.
— Еду, еду за назначением! — кричал он, собирая в мешок свои походные пожитки.
— Куда же это вас?
— На фронт, конечно, Анна Марковна!
— Дак чему же ты радуешься-то?
— Как чему? А что же мне тут делать?
Старуха помолчала, тяжело вздохнула.
— Мухи опять налетели, аспиды, — сказала она и вдруг добавила: — Дай-ка я тебя хоть перекрещу на дорогу.
Пароходик подплывал к городу. На высоком берегу сплошной лентой потянулись чёрные от копоти заводские корпуса. Десятки труб словно соревновались в том, какая больше выбросит чёрного дыма в небо. Бесчисленные деревянные домики, как соты, висели над обрывами. Тянулись вверх ненадёжные лестницы, круто спускались к Волге узкие, как половики, огороды. Потом начался город. Длинные четырёх- и пятиэтажные здания тесно прижимались друг к другу. Казалось, что им не хватает места на крутом берегу. У подножия берега краснели товарные составы. Вдоль набережной теснились баржи с углём.
По широкой парадной лестнице, идущей от пассажирской пристани, поднялись они в город. Наверху стоял памятник: человек в лётном шлеме и в унтах, с планшетом в руках. Он глядел в небо. Это был земляк, волжанин, герой лётчик Хользунов.
Пожалуй, сейчас в городе стало куда оживлённей, чем весной, когда сюда впервые попал Ребриков. На площади Павших борцов цвели цветы, по дорожкам бегали дети, играли в войну. На тротуарах толпилось множество народу. И наверное, добрая половина были военные.
С балконов занятых под госпитали гостиниц что-то кричали прохожим ходячие раненые. Позванивали и стонали на крутых поворотах трамваи. Площадки маленьких зелёных вагонов были переполнены.
Жизнь здесь, казалось, шла обычным мирным порядком. Высились огромные плакаты, зазывавшие на картину «Маскарад» в кинотеатр «Комсомолец». На перекрёстках девушки в милицейской форме регулировали движение.
Но стоило повнимательней приглядеться к людям, и в их торопливой походке и во взглядах можно было увидеть заметную тревогу.
Город словно чего-то ожидал. Вдоль теневой стороны боковых улиц вытянулись цепи грузовиков защитного цвета. Это были совсем новые, мощные машины, которые только начинала получать почти лишённая до тех пор автотранспорта армия. Возле военных учреждений кучками собирались командиры. Стояли, о чём-то горячо спорили, курили. По асфальту куда-то шагала группа подростков. Правофланговый гордо нёс на плече единственную на всех винтовку.
Ночевали на окраине, в рабочем посёлке. Ребриков с одним из товарищей по резерву расположились в небольшом деревянном домике.
В комнатах было чисто и тихо. У окна стоял разросшийся фикус, на полу полосатые дорожки. Кружевная салфетка прикрывала жёлтый фанерный футляр швейной машины.
Хозяйка, ещё молодая женщина с худощавым лицом, молча вскипятила воду, заварила чай, поставила его перед командирами. Потом
